Алина Витухновская: "Я, кажется, не туда попала"
В сентябре возобновляются слушания уголовного дела против поэтессы Алины Витухновской, обвиняемой в хранении и сбыте наркотиков. Судебный процесс тянется уже почти три года. За это время молодое литературное дарование успело провести 11 месяцев в Бутырке, обследоваться в Институте имени Сербского и написать несколько книг...
- Уголовная статья, по которой ты
обвиняешься, предусматривает от пяти до
пятнадцати лет лишения свободы. Ты как-то
готовишься к предстоящему суду?
- На каком-то психическом уровне для меня эта
история абсолютно завершена. Я просто не понимаю
смысла происходящего процесса. Возобновление
судебных слушаний меня интересует сейчас только
с эстетической точки зрения: во что одеться, как
выглядеть. А так как меня это заботит всегда, то
подготовка к процессу не обременяет.
- Ну ты хотя бы предполагаешь, с чем на сей
раз выступит обвиняющая сторона?
- Когда это дело рассыпалось в суде, в тюрьме
из двух человек были выбиты новые показания. На
основании этих ложных показаний дело отправили
на доследование. Как сказал адвокат Никитин: «ФСБ
никому не прощает своих ошибок". Да, они будут
лезть из кожи вон, чтобы оправдаться. Но, чтобы
они теперь со мной ни сделали, все равно они
находятся в положении глупом и незавидном. Всем
понятно, что за эти два года я могла куда угодно
исчезнуть. Если я здесь остаюсь, значит, я уверена
в своей правоте. Если и будут попытки подорвать
ситуацию, они будут происходить, наверно, в
другом направлении, на уровне какой-то
дискредитации в средствах массовой информации.
Потому что дело процентов на шестьдесят было
переключено в выигрышную для меня сторону за
счет вмешательства средств массовой информации.
- Расскажи об этом.
- В тюрьме я находилась год. Я сменила трех
адвокатов, которые просто приходили и говорили
«А, ФСБ... ну. тут ничего не поделаешь». Говорили,
что Институт Сербского - чуть ли не единственный
мой шанс. Полгода ушло на то, чтобы убедить
родителей в том, что мне нужны не адвокаты, а
конкретное шоу. Я пыталась им из тюрьмы передать
какие-то письма, но, видимо, до них моя информация
не доходила или они не понимали, не
соглашались со мной. Они же не видят ситуацию
изнутри, не знают и никогда не сталкивались с
этим. Здесь все видится совершенно по-другому.
В Институте Сербского у меня наступило
состояние какого-то предельного возбуждения от
невозможности им что-то объяснить, с ними
встретиться. Помню, в тот момент по телевизору
шел фильм "Фантомас", и там главный герой
говорит такую фразу: «Сегодня великий человек
без прессы - ничто". Из Сербского можно было
писать письма, но очень короткие: хорошо живу и
т.д., и я просто написала это и подписалась
"Фантомас".
Письмо пришло бабушке, она вспомнила,
что есть знакомая журналистка - Ольга Кучкина.
Бабушка ей позвонила, мне удалось передать свой
дневник, он попал в «Комсомольскую правду", там
тут же удалось опубликовать статью, и все
закрутилось. Появился ПЕН-центр. Я же никого не
знала из этих писателей, у меня на всю Москву был
один знакомый журналист. Ну, выпустила я две
книги тиражом тысяча экземпляров, и что?
- А как ты стала членом Союза писателей?
- Это произошло в тот момент, когда я
находилась в тюрьме, - первый случай в практике
этой страны. Ко мне пришел адвокат и сказал:
"Заполняй анкету".
- Процесс Алины Витухновской
представляется символичным. От его исхода как бы
зависит...
- . . .судьба демократии в нашей стране!
- Ну, что-то в этом роде. Ты не ощущаешь
себя носителем некоей миссии при этом?
- У меня такое ощущение, что у судьбы
демократии в этой стране уже давно большие
проблемы и что на самом деле все гораздо сложней
и запутанней.
- Как ты воспринимаешь массовую культуру?
- Я живу не совсем в мире массовой культуры.
Только со стороны наблюдаю и вижу скорее некую
эклектику, хаос и полное смешение стилей. Не могу
сказать, что мы живем в мире американской
культуры. Это такая же ложная установка, как и та,
что живем в мире русской духовности. Все
настолько запутано, настолько смешалось. Есть
просто люди, которые утверждают либо одно, либо
другое.
- А физическая красота - «страшная сила»?
- Больная тема! Наверное, мой главный
комплекс. Вообще красота - это провокация. Дальше
все зависит от каждого конкретного случая. Есть
люди для которых это ничто, и с помощью такой
провокации с ними работать бесполезно. Другие на
нее поддаются. Например, я. К сожалению, красивые
мальчики и мужчины - большая редкость.
- Какой ты была в детстве?
- Я родилась и поняла: попала куда-то не туда,
меня чего-то лишили, чему аналогов в этом мире
нет, разве что - власть. Почему я и занялась
искусством. Я жила среди людей, которые рисуют, и
мне показалось, что таким образом они получают
некую власть. Если на них реагируют и они
заставляют от себя зависеть. И я стала писать
стихи.
- Наверное, ты хотела стать взрослой?
- Никогда не хотела быть взрослой, никогда не
хотела "быть человеком". Я хотела быть самой
главной, чтобы кроме меня ничего не было. Я все
время придумывала себе какие-то истории: про
звериную страну, где я была королевой, про
завоевание мира, когда я на всяких танках въезжаю
в города, все покоряю. Это было как сериалы,
бесконечно продолжающиеся истории. Я никогда не
представляла себе их конца, то есть я думала: вот,
я получаю всю власть - что дальше? Мне эта власть
была нужна не для того, чтобы получить какое-то
удовольствие или удовлетворение, а для того,
чтобы вернуть себе то, что у меня отняли. И от
ощущения, что я этого никак ни получу, мне
становилось жутко.
- Это ты уже в детстве чувствовала?
- Да. Мне казалось, противно и глупо
поддаваться на человеческие провокации,
связываться с людьми в их ужасных, как мне
казалось, действиях. Я ненавидела танцующих и
поющих детей, меня нельзя было в детском саду
вовлечь в хоровод. Если был салют и все кричали
"ура", то мне в этом "ура" виделась такая
патология! Что-то подобное я видела недавно на
одной рейверской дискотеке. Я вынуждена была
находиться там до утра, потому что не было денег
на машину. Я смотрела на этих пляшущих людей и
видела в этом массовом танце согласие на рабство,
на анонимность, отказ от личности.
- А кто тебя окружал?
- Столько сменилось вокруг каких-то людей,
групп. В конце школы я общалась с панками,
тушинскими. У меня были обриты волосы, зеленые
виски.
- Самоутверждалась?
- Просто это была прическа, которая меня
устроила - из тех, что я видела вокруг. Чтобы вид
был интересный.
- Ты любила читать?
- В детстве я читала чуть ли не по книге в день,
вначале все подряд. Это была какая-то привычка,
образ жизни, может быть, просто не было ничего
другого. Теперь это настолько странно, от меня
ускользает сама суть этого явления - потребность
в чтении, приятные ощущения при этом. Я
совершенно не понимаю, что это такое. Современная
литература, даже ее лучшие образцы сиюминутны.
Сейчас качественная книга - та, которая пишется и
выходит вовремя, когда писатель улавливает общее
состояние массового сознания, либо
предсостояние. Он интенсивно это описывает, люди
схватывают, у них это состояние наступает, во
что-то выливается и исчезает. То, что мне
нравилось полгода назад, я сейчас в руки не
возьму. Не потому, что это стало лучше или хуже, а
потому, что это было уместно полгода назад.
- О своем творческом процессе расскажи:
что ты чувствуешь, когда берешь в руки перо и
бумагу?
- Повинность какая-то. Раз уж ничего не умею,
не могу получить власть, то хотя бы оккупировать
информационное пространство, книжками завалить.
Вся живость у меня давным-давно исчезла. Это
довольно насильственный процесс, когда ты
заставляешь себя войти в некое состояние, в
котором возможно заниматься подобными
малоинтересными вещами. У меня абсолютно нет
никакой внутренней потребности писать. Мне нужен
результат - готовая книга.
- Ты все-таки боишься чего-нибудь?
- Физическая боль - это, наверное,
единственнный и последний страх после страха
того, что не могу глобально быть тем, кем я должна
быть.
- Ты пишешь: "Если по капле выдавить из
человека раба, то ничего не останется". чем
причина рабской сути человека?
- В другой его сути - в трусливой. Ему гораздо
легче быть рабом, чем декларировать свои
претензии и жить в соответствии с этими
претензиями. Претензии не раба в этом мире
практически неисполнимы. Человек боится попасть
в ситуацию глобальной жертвы - допустим, в
которую попала я.
- Как бы ты воспитывала своего ребенка?
- Я считаю, что заводить детей негуманно. Сами
мучаются, еще и детей заводят! Как можно рожать
существо, которое умрет? Это абсурд. Смерть - это
такой ужас, насилие - это такой ужас, а вытолкнуть
существо в мир, который диктует свои законы, - это
самое настоящее насилие и бесконечный цинизм.
Какая там «слезинка ребенка"!
- Политика тебя не интересует?
- Ни к каким партиям и направлениям я
отношения не имею, но в какой-то момент мне
хотелось туда внедриться. В политике гораздо
больше энергии, чем в литературе. Мне показалось,
что одно пришло на смену другому. Но когда я
увидела этих людей вблизи. . . Может быть, я могла
бы совершить зло, но там надо совершать мелкие
человеческие подлости, врать, чтобы
ориентироваться на чьи-то вкусы, постоянно с
кем-то заигрывать.
- Да тебе нужно создавать свою партию!
- Нужно покупать свое оружие. Приходится
констатировать факт, что влезть в эту область я
не могу, если только ситуация не изменится
каким-то безумным образом и моя система действий
вдруг станет возможной.
- Как бы это тогда называлось?
- Федеральная служба опасности и
непрерывного суицида. Что-то совершенно
экстремальное, сумасшедшее, без заигрываний с
бывшими идеями, с народом, интеллигенцией, с кем
угодно. Что-то однозначное, сильное, ни с кем не
считающееся. Моя идея, мой отказ от того, что мне
подсовывают здесь, кажется мне более истинным,
чем все остальное. Я не могу сказать, что это
истина в последней инстанции, - просто выбираю то,
что мне кажется более честным.