Тюремная тетрадь
В прошлый четверг на вечере в
Московском университете мне подали записку с
просьбой: "расскажите о сути дела разборки с
талантливой девушкой, поэтом, в котором вы
принимаете участие".
Имя узницы Алины Витухновской,
хроника ее голодовки не сходят с первых полос
газет и телеэкранов. Не буду повторять уже
сказанное.
В деле Витухновской фигурирует все,
кроме текста ее стихов — главного дела жизни
поэта, его сути, которые единственные
характеризуют смысл жизни, его чистоту и
отношение с Богом.
Передо мной ученическая тетрадь в
клеточку, переданная на волю из Бутырок через
нашего директора ПЕН-центра А.Ткаченко, который
добился свидания с заключенной. Стихи записаны
плотно, четким, почти чертежным почерком, их
сопровождают сюрреалистические рисунки
шариковой ручкой.
Признаться, я с опасением открывал
тетрадь, а вдруг сработал бы совковый синдром, по
которому, если человек сидит за решеткой и его не
печатают, значит, его стихи априори прекрасны.
Мол, поэтом можешь ты не быть, но если ты
гражданин хороший, то значит и хороший поэт. И
наоборот.
Между тем Божий дар может гнездиться и
в душах неприятных с точки зрения современников
и их морали — как О.Уайльд, Вийон, Чайковский, Жан
Жене, Параджанов... Люди, поспешно осудив их, затем
все века осуждают судей и восславляют
загубленных носителей Божьей искры.
Первые же наугад открытые мной строки
заискрили:
Мы соки пьем из восковых
фигур.
Толпа ушла. Никто не
знаменит.
Слов больше нет.
Остался только гул
и ухо без лица, и в нем
звенит.
И Гамлет вместо
«быть?» спросил «в каком?»
Но прав. и лев. никто не
различал.
И Клоун рассмеялся
животом
и ртом оповестил: «Не
угадал!»
В этом отделившемся от тела ухе
звенела нота поэзии. И какие бы стихи дальше ни
шли, хуже, лучше — в моем ухе уже прозвенела
ирреальная нота поэзии. Мир этих стихов хрупок,
скрупулезно точен, неконтактен, образы
обособлены подобно ольвеоловым пузырькам,
наполненным кислородом и не защищенным ни
ребрами, ни кожей. Этот мир надменен к читателю и
конкретно иллюзорен. В стихах нет ожидаемых
публикой ни постмодернистских подвижек типа:
«сижу, красивая, двадцатидвухлетняя», ни
камерной слезы. Истоки свои автор не маскирует.
Больше всего она боится, чтобы ее не заподозрили
в сентиментальности. Порой, подобно Зинаиде
Гиппиус, натягивает на свою суть мужской глагол.
Впрочем, тонкий наш читатель разберется сам.
Но даже те, кому этот хрупкий
анилиновый мир покажется чуждым,
переусложненным (хоть не сложней, чем у Анри Мишо,
скажем), не смогут отказать ему в органичности.
Это далекие от преступных, грязных умыслов стихи.
И уж вряд ли кто скажет, что этим альвеоловым
пузырькам полезна духота Бутырок.
Еще раз прошу вас, граждане судьи,
выпустите на волю Алину Витухновскую! Спасибо
вам скажет сердечное наш народ, бережно
относящийся к поэзии.
Тем более что дефицитного места в
камере, вероятно, заждались куда более
масштабные кандидаты.
Андрей Вознесенский
вице-президент Русского ПЕН-центра