|
... Из головы у нее роз огромный
кривой бант, стягивающий в миллиметровый хвост
жидкие велосы. Волос было настолько мало, и их
бесцветие так явно переходило в воздух, что
девочка казалась немного лысой и похожей на
карликового старичка. Взгляд у нее был хмурый и
неподвижный, как если бы она умерла или была
отличницей и все знала. Ф она вроде бы и не
замечала, как не замечала ничего, даже
собственной матери, хотя и действовала сообразно
ее указаниям. «Сядь на стул» — и Танечка села.
Казалось, ничто не изменит скудной
безжизненности ее лица. Мать ушла, поставив перед
девочкой тарелку с густой похожей на опухшую
медузу кашей, от вида которой Ф передернуло. Он
захотел вновь расплакаться, но не стал —
неудобно — некуда деть ноги (пол, наверное,
взмок от их потных прикосновений) —
невыплаканные слезы (зачем меня сюда привели?),
неслучившаяся ароматная красная истерика —
астра — три гвоздики, торчащие изо рта —
остервенелые садовники с инструментами,
украденными в зубоврачебных кабинетах,
невостребованная истерика осталась квадратиком
боли в горле — к чему это постоянное
терпение-терпение (глухость к жалкому «не
теперь») — терпение, термометр, температура, к
которой снисходительны врачи.
Едва девочка взяла в руки ложку, лицо
ее стремительно и резко изменилось. Рот
искривился, спина напряженно изогнулась. |